В венецианской живописи XVI века сдержанная лиричность Джованни Беллини сменилась щедрым и полнокровным искусством великого Тициана, который с 1516 года стал официальным художником республики.

В творениях нового мастера воплотился дух венецианской мощи, энергии, тщеславия и великолепия. Тициан понял характеры своих современников, глубоко постиг их земную натуру и увековечил их в живописи, создав целую галерею не только сильных мира сего, но и людей, выделявшихся не знатностью, а интеллектом; он был также первым художником, сохранившим для потомков облик роскошных венецианских красавиц,. преисполненных сознания непоколебимого жизненного благополучия.

Образ сильной и энергичной венецианки воплотился в богоматери, возносящейся на небо, — это знаменитая алтарная картина «Ассунта» высотой около 7 метров, написанная в 1516—1518 годах для церкви Санта Мария Глориоза деи Фрари.

«Ассунта» — самое прославленное из произведений Тициана, находящихся в Венеции. В той же церкви Фрари похоронен и сам Тициан, скончавшийся 27 августа 1576 года.

Тициан, будучи величайшим мастером колорита, сумел сделать его одним из главных средств выражения содержания своих картин: его «Даная», к которой Зевс является в виде дождя золотых монет, как бы подернута золотистой дымкой, а обливающаяся слезами «Кающаяся Мария Магдалина» имеет холодный и влажный колорит, который создает ощущение слез в большей мере, чем искусно выписанные слезинки, повисшие на ресницах и струящиеся по щекам грешницы.

Холодный колорит присущ также портрету неизвестной красавицы в роскошном темно-зеленом наряде с золотом — «La Bella». Глядя на эту величественную, богато разодетую, умную - и очень сдержанную женщину, уместно вспомнить замечательные слова старого русского искусствоведа: «Можно удивляться силе, богатству, талантливости и жизненности Венецианского государства.

Можно уважать его за тонкость приемов и воздействий, с помощью которых оно заставляло служить себе индивидуальные дарования. Но все-таки есть нечто двойственное и охлаждающее в мысли, что весь этот блеск и вся эта пышность были наполовину делом и забавой лишь наполовину.

Становится немного душно от сознания всеобъемлющей деловитости этих грузных бородатых и лукавых патрициев, умевших служить отечеству даже прелестью женщин и красотой жизни. Государственный механизм работал у них слишком правильно и обидно точно, не оставляя ничего для случая, для безрассудства, для трогательной нелепости.

В тициановской Венеции нет вообще никакой печали и никакой улыбки, и оттого так трудно чувствовать сердцем ее восхищающую глаз пышность».